Вестники времен [= Знамя над Тауэром] - Андрей Мартьянов

— Ты что, дура, спятила?

— Это я-то? — хакнула Сванхильд, уперев кулаки в крутые бока. — Я как раз нормальная, а ваш оруженосец… скаженный! А вы тоже хорош, сынок баронский! Я вам что, корова какая, чтоб меня дарить всяким… Он же меня чуть не прибил!

Голос буйной красавицы гремел на весь двор, из окон высунулось несколько любопытных физиономий, затявкали проснувшиеся собаки. Сэр Мишель оттянул пальцами промокшую насквозь рубашку, громко выругался и, не обращая внимания на постепенно скапливающийя люд, вскричал:

— А я здесь причем? Ты зачем меня облила, я же вчера только мылся. Два раза даже!

— Пыл кобелиный охладить! — парировала Сванхильд, выплескивая вновь набранную бадью в кадку.

На пороге сарая показался Гунтер, но увидев бушующую валькирию, скрылся в спасительном полумраке.

— Да как ты со мной разговариваешь, девка! — не уступал ей Сэр Мишель, не решаясь, однако, приблизиться к колодцу.

— Как умею, так и разговариваю! — и продолжая оглашать двор возмущенными криками насчет избалованных благородных негодяев, наглых баронских сыночков, так и норовящих забавы ради обидеть скромную девушку, Сванхильд, утвердив кадку на том месте, что у других женщин называется талией, вперевалку направилась к пристройке.

Позади сэра Мишеля послышался осторожный голос с усилившимся акцентом:

— Ушла, слава тебе Господи…

Сэр Мишель резко обернулся и раскрыв рот некоторое время смотрел на взъерошенного спросонья и испуганного оруженосца, сменившего свою шутовскую одежку на нормальное платье.

— Ты что с ней сделал? — медленно проговорил рыцарь. — Чего Сванхильд так вызверилась?

Гунтер ошалело глядел в сторону, куда ушла жуткая рыжая валькирия, потом перевел взгляд на возмущенно сопящего сэра Мишеля, уверенного, что германец попытался совершить над добрячкой Сванхильд непонятное непотребство, отчего бедная женщина и пришла в жуткое неистовство.

— Я-то здесь причем? — искренне изумился Гунтер. — Я проснулся, стал переодеваться, а тут…

Получилось же следующее: только германец успел натянуть новенькие, хрустящие, туго охватившие ноги штаны, как дверь отворилась и на пороге нарисовалась гигантская фигура, заслонявшая собой золотистый утренний свет. Фигура вплыла в сарай и, нависнув всей своей мощью над обомлевшим Гунтером, принялась неторопливо развязывать шнурок на бюсте, сопровождая сие действие такими словами, произнесенными густейшим контральто:

— Дождался, милый, своей курочки?

— Какая… к-курочка… — мотнул головой доблестный оруженосец, на всякий случай медленно отползая подальше — в случае, если бы фигура рухнула на него всей своей тяжестью (а она, видимо, и собиралась сделать это), германец был бы раздавлен в лепешку.

— Меня звать Сванхильд, — пророкотала дева, выкраивая на своем рябом от веснушек лице некое подобие милой улыбочке.

Гунтеру искренне захотелось закричать: «Мама!» и оказаться как можно дальше от замка Фармер. Какое это, к бесу, средневековье? Разврат сплошной!

Когда лиф простецкого платья Сванхильд начал недвусмысленно сползать вниз, обнажая веснушчатые плечи и внушительные молочно белые дыни, которые лишь с натяжкой можно назвать грудями, Гунтер откатился к самой стене сарая и начал медленно вставать на ноги. Колени, что характерно, дрожали.

— Ты со мной играешь, петушок? — осведомилась красавица, продолжая обнажаться, и медленно подходить к прижавшемуся к стене германцу. В голове его немедленно возникла ассоциация с наезжающим на него танком «Колоссаль». Видел такой однажды, в музее.

— Не играю, — мотнул головой Гунтер. — Шли бы вы о-отсюда, сударыня, восвояси. Не мешайте одеваться…

— Суда-арыня… — протянула Сванхильд, осклабившись. — Да какая ж я тебе сударыня, дурачок? Иди поближе, медовый мой… Чего ты хочешь от меня?

— Чего я хочу? — Гунтер от смущения и неожиданности никак не мог сообразить, что же следует сделать, сказать, чтобы освободить себя от неотвратимо приближающихся объятий рыжего монстра в юбке. Еще немного, она просто-напросто придушит его… Когда пухлые тяжелые руки обвили шею германца, тот понял, что это конец, а раз терять ему нечего, значить надо сражаться до последнего. Позабыв все слова на норманно-француском, Гунтер выкрикивая на немецком что-то о профилактике демографического взрыва, стал выворачиваться, что было сил и, наконец, не рассчитав, съездил восхитительной соотечественнице коленом в мягкий округлый живот. Возмездие не заставило себя ждать, и спустя миг, Гунтер полетел через весь сарай в кучу соломы, отброшенный увесистой оплеухой. Рухнув у противоположной стены, германец гадал, сломали ему шею или просто вывихнули, а разгневанная дева принялась яростно зашнуровывать лиф на платье, смачно плюнула и, пинком открыв дверь, вывалилась из сарая во двор.

— Тьфу… женщина-катастрофа, — проворчал Гунтер, ощупывая горевшее ухо, пострадавшее от праведной злобы удивительной девы.

…К финалу этой душераздирающей истории, сэр Мишель сидел в пыли, согнувшись в три погибели и держась за живот, стонал, не в состоянии смеяться нормально.

Только теперь Гунтер начал соображать, что валькирия была подослана ему сэром рыцарем с совершенно определенными целями, и бурно возмутился:

— Ты, скотина, если еще раз…

— В чем дело? — раздался за его спиной голос барона Александра. Даже увидев отца, бедный сэр Мишель не мог остановиться, и продолжал тихо ржать. Барон, приподняв бровь, оглядывал трясущегося от хохота сына и его оруженосца, ухо которого приобрело цвет спелой малины. Однако, беды Гунтера на этом не закончились. Из дверей кухни вновь показалась красавица Сванхильд, нагруженная пустыми кожаными бадьями и с грацией откормленной на убой хавроньи и целеустремленностью быка, направилась к колодцу. Уже издалека донесся ее грудной голос с мягкой хрипотцой:

— Нет, вы подумайте, господин барон, это что ж творится-то на белом свете! Меня, честную девушку, каждое воскресенье ходящую к святой мессе и исповеди, богобоязненную, обманом заманить в сарай для непотребного промысла! Думаете вам, благородным, законы Божьи не писаны?

Сэр Мишель опрокинулся на спину и тихонько завыл. Из под зажмуренных век текли слезы. Гунтер, потупив взор, созерцал носки своих яловых сапог, которые не стал менять на местную обувь, и покраснел так, что цвет лица практически слился с багрянцем травмированного уха. Немедленно появилась мысль, что барон тут же выставит его взашей вместе с сэром Мишелем. Ладно, к выходкам сыночка проклятый феодал попривык уже, а тут еще и оруженосец такой же. Если не хуже. Средневековье, черт возьми…

Продолжая жаловаться на бесчинства сэра Мишеля и его порочного дружка, Сванхильд снова набрала воды и двинулась обратно, к кухне.

Барон Александр, фыркая, проводил ее взглядом и тихо сказал:

— Первая потаскушка в округе, а строит из себя… А ты, оруженосец из Германии, думай впредь, с кем связываешься.

Сэр Мишель уселся, не имея сил встать на ноги, и, утирая слезы, проговорил:

— Папа, это я послал Сванхильд к Джонни… Думал, ему понравится. Гы-ы-ы…

Барон ухмыльнулся — шутка была удачной, — но сразу же, с притворной суровостью сдвинув брови, отчетливо произнес:

— Не у всех же такие запросы, как у тебя, сын мой. Ладно, придете потом ко мне, поговорим. Может, к делу вас приставлю какому.

Как только барон де Фармер удалился, Гунтер размахнулся и крепко треснул сэра Мишеля по затылку. Тот, ткнувшись носом в колени и мгновенно перестав смеяться, обиженно взглянул на него:

— Ты чего? Больно ведь!

— Ну и дурень же ты. А еще рыцарь… — германец по привычке попытался сунуть руки в карманы, до которых в XII веке еще не додумались (надо будет исправить это упущение и приказать пришить!) развернулся и зашагал к сараю, намереваясь привести в порядок свою форму, упаковать в сукно и потом отнести отцу Колумбану на хранение.

А старец явно что-то знает…

— Слушай, а покажи мне замок, — предложил Гунтер, видя искреннее смущение рыцаря по поводу своей неудачной выходки и не имея привычки долго держать зло. Он знал, что немного погодя происшествие со Сванхильд покажется ему таким же смешным, как и сэру Мишелю.

— А что там смотреть? — удивился тот. — Ты же говорил, у тебя поместье есть.

Сэр Мишель был уверенным, что в будущем, откуда прилетел на Люфтваффе Джонни, все осталось таким же, как и сейчас, разве что с небольшими изменениями, типа прирученных драконов и прочих «машьин». Норманн уже прояснил, что штуковина под названием «автомат», та самая, ради которой пришлось прыгать в горящий сарай Рыжего Уилли (и не зря, сказать по чести), вовсе не волшебный жезл из песен менестрелей о короле Артуре Пендрагоне и колдуне Мерлине, а род оружия наподобие арбалета. Только, как объяснил Гунтер, стреляет оно не стальными болтами, а маленькими свинцовыми шариками или заостренными штырьками. Почему при этом автомат ужасно хлопает, сэр Мишель совсем не понял, хотя Гунтер честно пытался объяснить рыцарю про порох и пороховые газы, выталкивающие пулю.